"Новгородские губернские ведомости" № 8 за 1869 год поместили материал некоего В. С-в, записавшего подробный рассказ крестьянки о свадьбе в Старорусском уезде. Публикация представляет большую ценность для фольклористов и этнографов, ибо это описание свадебного обряда середины Х(Х века. Вот этот материал.
"Знались мы с Матвеем Антохиным почитай целое лето, перед тем чтоб ему свататься за меня. Оченно любили друг друга!
Как-то не виделись долго. Стосковался мой Матюша! Как теперь помню: однажды вечером, как все с работы пришли, ну, поужинали, помолились Богу, да и пошли спать... Захрапели все, а Матюшка в калитку стук да стук потихоньку: меня, значит, вызывает. Вот я за калитку и шмыг, а самой страшно и Господи как! Говорю Матюшке: "Как ты неосторожно стучишь, ведь батюшка с матушкой еще не спят, - подумают и Бог знает что". - "Сколько времени я тебя не видел, - он-то говорит, - ведь с ума можно сойти, хоть бы взглянуть или слово сказать какое. Дождусь ли того времени, - говорит он-то, - как ты будешь моя женушка". - "Да ведь меня батюшка еще не отдает никому, потому, скажет, что ты еще молода". А мне тогда лет шестнадцать , семнадцать было. Семнадцати еще, кажись, и не было...
Наступила и зима, прошел рождественский пост, прошло Рождество... просит /Матвей/ свою мать: "Матушка, да когда же это будет? Мне стыдно сказать отцу, а тебе отчего не поговорить? Всех хороших-то невест разберут, а мы все будем думать".
Вот и говорит его-то мать: "Отец, сын жениться хочет". Ну, отец рассмеялся: "Ужо, говорить, давайте благословясь начинать; давайте подумаем, куда же мы пойдем свататься?" Будто и не знают. А Матвей на печку забрался да и говорит: "К кому? Известно, к Горячему"...
Выбрали сватов. "Потрудись, - говорит старик Артамону Михалычу, - сходить к Горячему посвататься". Отправился Артамон. Приходит к нам в избу: "Здравствуй, - говорит, - брат Григорий Петрович! Я, брат, прислан к тебе от Василья Ульяныча да от Аксиньи Артемьевны, не кумиться и не брататься, а пришел к вам посвататься". - "Да что, брат, моя невеста-то еще молода", - говорит мой-то отец. "Эх, брат! Этот товар пока с рук идет - и отдавай. Ведь не в кадке будешь солить". Ну, они сговорились, дело поладили и назначили в четверг - легкий день - быть сговору. Пришел четверг; Собрались все в избу к нам. Пришел и Василий Ульяныч с сыном Матвеем, принесли своего вина и водки, да баранков на закуску, а жена его не пришла - на это обряду нет. Вошли: "Здравствуй, брат Григорий Петрович, мы к тебе в гости пришли". - "Добро пожаловать, брат Василий Ульяныч".
Пришли гости, посадили за стол жениха с отцом. Начинают тут пить оба свата за здоровье один другого. А я-то с матерью и не показываемся; сидим за занавесью, что около печи, поперек избы протянута. "Дай Господи, - говорит один сват за другим, - дай Господи, что задумано, то совершить в чести и в радости". Вот начал просить сват сватью, мою-то матушку: "Просим покорно, Татьяна Микитишна, к винной чарке! Ну-тко, матушка, подвинься поближе да выкушай". Тогда вышла матушка из-за занавески: "Здравствуй, нареченный сватушка Василий Ульяныч и нареченный зятюшка Матвей Васильевич. Будьте здоровы! Дай Бог, что задумано, то совершить в чести и в радости"... Всех гостей угощал так новый-то сват...
Теперь наливает Василий Ульяныч рюмку вина и дает сыну в руки и говорит: "Выкликай же ты свою нареченную невесту".
А я-то стою за занавесью да в дырочку и смотрю: все вижу, а сама дрожу, как в лихорадке...
Встал Матвей, рюмка в руках: "Аграфена Григорьевна, повыйди, повыступи по новой горнице, по светлой светлице, бьет челом Матвей Васильевич к винной чарке!" Не иду я: меня и в жар-то, и в холод бросает, ноги-то так и подкашиваются...
Матвеев отец проговорил: "Ну-тка, матушка, выходи! Себя покажи, да и нас погляди". Вышла я сама не своя, иду да кланяюсь: "Здравствуйте", - говорю. Подошла я к столу, взяла у Матвея из рук рюмку, отхлебнула и ему отдала, и он отхлебнул да опять мне подал; так вместе выпили всю рюмку; выпивши, поцеловались, ну и стали тотчас расходиться все - и жених, и сват, и все гости.
Пошла было я прочь от стола - идти-то не могу: повели меня под руки сестра да мать крестная. Завопила я тут голосом, у отца спрашиваю:
Государь ты, кормилец батюшка,
Государыня родимая матушка,
Вы скажите мне, молодешеньке,
Что за пир у вас да праздник,
Что за гости, за приятели,
Что вы пьете зелено вино?
Уж я думала, молодешенька,
Что вы меняете добрым конем,
Ан сказала мне родная тетушка:
"Пропивают тебя, нашу младую, нашу глупую.
Тебя пропил кормилец батюшка
За единую чашу винную".
С кем ты, кормилец батюшка
И родимая матушка,
Думали думу крепкую -
Закабалить мою буйную головушку,
Что отдать меня в чужи люди;
Много будет мне там злодей-горя:
Наслывуся я, молодешенька,
И ленивая, и сомливая,
Незаботлива, неработлива!
Неужели я тебе, кормилец батюшка,
Не работница была, не заботница,
Твоему дому не рачительница?
Стали унимать меня отец с матерью: "Полно, Грушенька, так Богу угодно, судьба твоя". Ну, уняли меня, успокоили, легли спать... А утром как встала да ... обернулась я тут к батюшке с матушкой:
Вы скажите-ка, кормилец батюшка
И родимая матушка,
Вам спалася ли темная ночь?
А уж как мне-то, молодешеньке,
Не спалася темная ночь,
Все я думушки передумала,
Все я крепкие прогадала:
Как-то мне-то, молодешеньке,
Как идти-то мне в чужи люди,
Как упакивать, унаравливать?
Нехороший мне сон привиделся:
Под мою-то кровать тесовую
Подошла вода студеная,
Уж как подплыли гуси серые,
Ознобили свои скорые ноги.
Пришли подружкеи... помогать невесте приданое шить. Встречаю я их, сама вою:
Вы подите, мои подруженьки,
Что ко мне-то ко молодешеньке;
Вам спасибо, мои голубушки,
Навестили меня, горемычную,
Что при этом при злодей-горе, при великием.
Вы красуйтесь, мои подруженьки,
Вы красуйтесь, мои голубушки,
В красе-то вы в девичьей,
А я-то молодешенька,
Открасовалась в красных девушках,
Относила алые ленточки.
"Полно, Грушенька, надорвешся, - унимают мои подружки. - Перестань: что ж, ведь он парень хороший, семейство хорошее".
А шитья-то много, сижу целый день да стегаю: одних рушников надо сколько вышить! Шью не разгибаюсь, а только лишь завижу - идет кто-нибудь чужой на двор, девка ли, баба ли, тот час работу брошу да и почну голосить. Уж у нас обычай такой! Иная девка и неделю с небольшим бывает невестой, так до того надорвется, что и голосу уже нет; из сил выбьется. А иначе нельзя - "дурой необразованной" назовут.
Стали приходить ко мне подруги и часто песни петь. Запоют, бывало:
Прилетал млад ясен-сокол,
Он садился на окошечко,
На раскрашенный наличничек.
Никто сокола не видели,
Видела родна матушка,
Увидевши, слезно всплакала:
"Мое милое дитятко,
Приголубь ясна сокола,
Ясна сокола залетного,
Доброго молодца заезжего".
* * *
Что не яхонт по горнице катался,
Скачан жемчуг по полю рассыпался,
Матвей Васильич жениться снаряжался,
Его родная убирала,
Хорошие кудри расчесала,
Алой лентой повязала
И словами ему наказала:
"Ты поедешь, мое дитятко, жениться
На душечке, красной девице;
Тебе будут девицы песни пети,
Расхорошую невесту припевати"...
Во время пения сих песен я обыкновенно плакала.
Сестра моя старшая отдана была замуж в нашей же деревне, да такая несчастная, что и Господи! Просто как собаки ели ее и свекровь и золовка - змеи настоящие были. Вот как пришла она-то ко мне - а я к ней навстречу, да как вскину руками над головой, говорю ей:
Ты поди-ка, моя милая сестра,
Ко мне-то молодешеньке!
Тебе спасибо, моя милая сестра,
Навестила меня горькую,
Что при этом при злодей-горе!
Ты скажи-тко мне, моя милая сестра,
Каково жить во чужих людях?
Она и договорить мне не дала, как бросилась обнимать меня, а сама так, сердечная, и плачет, заливается:
Ты не спрашивай, я сама скажу,
Каково жить во чужих людях,
Как упакивать, унаравливать
На злодейских-то на чужих людей!
Поутру ты вставай ранехонько,
Ввечеру ложись позднехонько;
Да ничем-то на них не упакаешь,
Что ни ранним вставаньицем
И не поздним ложаньицем!
Наслывешься ты, моя милая сестра,
И сонливая, и лживая,
Не заботлива, не работлива.
Ты натерпишься, моя милая сестра,
И холоду, и голоду.
Уж ты будь, моя милая сестра,
И пронослива, и просмешлива;
Не ищи тайных подруженек,
Не высказывай свое злодей-горе;
Ты скрывай все в белой груди.
Как придет тебе тошнехонько,
Ты поди-тка в поле чистое,
Ты ударься о сыру землю,
Расскажи свое злодей-горе:
Мать сыра-земля не пронослива,
Бел горюч камень не просмешлив!
Как жила ты у своего кормильца батюшки
И у своей родимой матушки,
Как жила ты - все красовалася,
Алым ленточкам убиралася;
Уж ты пела веселые песенки,
А теперь ты, моя милая сестра,
Отпоешь веселые песенки;
Ты пойдешь на тяжелу работушку,
Обливаться будешь горячим слезам.
Уж ты скажи, моя мила сестра,
Родимая моя матушка,
Ты на что меня спородила?
Лучше б ты, родимая матушка,
Заспала меня у белой груди;
А нет, так бы ты, родимая матушка,
Нарядила бы меня белым камушком;
Ты несла бы его во чисто поле,
Положила бы его во зеленый луг,
При пути-то, при дороженьке.
Уж как пусть бы белый камушек
Обливал бы частый дождичек,
Припекало бы солнце красное!
А как начнут сбирать вечеринку, девишник значит, накануне свадьбы, и посылает, хоть бы отец мой, с приглашением и ко Егору Кузьмичу и к Михайлу Лаврентичу - мало ли на селе родных да суседов найдеться! И ждут гостей. Посадят невесту в переднем углу; перед нею стол, стол накрыт белой скатертью, на столе хлеб лежит благословенный, на хлебе солоница деревянная, большая, огромная. Оденут невесту в ферязь китайчатую, и рубашка с длинными рукавами, чтоб руки не голые были; волосы распущены по плечам, на голове повязан платок шелковый с золотом, и спустят его по самые брови.
Вот входит, примерно, Егор Кузьмич с супругою, приносят дары: хлеба каравай, а на хлебе повойник, а на повойнике деньги - все подарки невесте. Войдет это Егор Кузьмич, станет против невесты перед хлебом, Богу помолится и невесте кланяется. И выходит невеста, хотя бы я была, из-за стола, гостю в ноги кланяется и голосом вопит-приговаривает:
Ты поди-ка, родной дядюшка,
И ты, желанная тетушка,
Ко мне-то, к молодешеньке,
На мою-то горькую вечеринушку!
Тебе спасибо, родной дядюшка,
И тебе, желанная тетушка,
Не погнушались вы, не поспесивились.
Ну, и начнут гости унимать невесту: "Молись Богу, не печалься, что делать, они люди хорошие!" Уж это с каждым гостем одно идет. А как у нас-то был девишник, мой отец и говорит: "Не унимайте ее, пущай плачет; этого времени недолго: поплачет за столом, так не будет плакать за столбом".
Много гостей собралось у нас, пришли и подружки мои, всех встречала я, приговаривала. Усадили всех ужинать; и щей подали тут, и кашицу со свининой, и студень с хреном. Как отужинали все, подошла к столу моя сестра, начала плакать, да мне и говорит:
Ты покушай, дорогая гостья,
Сестрица ты моя, ластушка,
Моя белая лебедушка,
Со своими-то с подруженьками
У свово-то кормильца батюшка
В остатнии в остаточке.
А я ей:
Ты не подчуй, моя мила сестра,
Напилася я, наелася.
Ну и вышла я тут из-за стола, всех благодарю, всем кланяюсь, а сама голосом плачу:
Тебе спасибо, кормилец батюшка,
И тебе, родимая матушка,
Что на хлебе на соли;
А еще, кормилец батюшка,
О чем буду просить, молодешенька,
Не оставь мою просьбу великую:
Запряги своих добрых коней,
Покатай моих подруженек
В остатнии в остаточке
Со моей-то красой девичьей.
Запрягли тут лошадей, подвязали колокольчики, насели на роспуски все девушки, что были на девишнике, и поехали кататься с песнями по деревне. А я-то сижу в избе да горючими слезами так и заливаюсь: все плачу о красе своей девичьей.
Девки-то катаются да и к жениху в гости заедут. А на вечеринку жених уж приезжал с дружком, только недолго, - так, значит, уж после ужина, девкам гостинцев привез... Вот как подъедут девки к его-то двору, выйдет дружка, возьмет лошадей под повода: "Пожалуйте, девицы красные, в гости к нам, к нашему князю Матвею Васильевичу - хлеба соли кушать". Девки войдут в избу, поклонятся: "Здравствуйте! Кланяться приказали Григорий Петрович с Татьяной Микитишной и Аграфена Григорьевна". Тут посадят девушек за стол, подчуют...
Девки перешептываются: хорошо ... угощают нас. А одна скажет: "Пора нам домой". А дружка: "Нет, красные девушки, еще вы нас повеселите, песенок попойте да попляшите". А девки стыдятся да понекиваются: "Как мы будем плясать, ведь стыдно". Ну, одна какая-нибудь ... начнет во лузях, во лузях, - и пошла плясать. Отплясали, раскланявшись, отблагодарили и домой поехали. А мне уж встречать их надо. Вот и начинаю:
Вы подите, мои подруженьки,
Вы скажите, мои голубушки,
Покатались ли, повеселились ли
Со моей-то красой девичьей?
А девки войдут в избу да во все голоса и закричат: "Приказали вам кланяться Василий Ульянович, Аксинья Артемьевна и князь молодой Матвей Васильич".
А я все свое тяну:
Разлюбезные подруженьки,
Не порите мою белую грудь;
Что мое-то ретиво сердце
Все повыныло, повымерло,
Без морозу оно озябло,
Без ветру оно повысохло,
Без ржавчины оно заржавело!
Не вспоминайте мово недруга,
Мово недруга, разлушника!
Разлучил меня, молодешеньку,
Со всем моим родом-племенем
И с вами-то, мои подруженьки,
Разлюбезные, расприятныя.
А еще перед девишником невесту в баню водят. Ну, тут также трудно бывает. ... Придут девки, истопивши баню, станут просить: "Милости просим, дядюшка, тетушка в мыльную баню! Аграфена Григорьевна, милости просим в мыльную баню!" И начну я тут плакать:
Вам спасибо, мои подруженьки,
Вам спасибо, мои голубушки,
Что истопили мыльну баньку.
Подошла я к своей матушке: ...
Благослови, родимая матушка
И кормилец батюшка
Расплетать мою русу косу,
Развивать алые ленточки!
Открасовалася моя руса коса,
Относилися алые ленточки!
Наглядися родимая матушка,
На мою-то красу девичью,
На мою-то красу девичью
Во остатнием в остаточке.
Взял отец с матерью хлеб и соль и стали за стол под божницу. Подвели меня подружки под руки, и благословили меня отец с матерью. А как стали они благословлять, - я-то и говорю им:
Ино как же кормилец батюшка
И родимая матушка,
Поднимаются у вас белые руки
Благословлять меня, молодешеньку,
Расплетать-то мою русу косу?
А матушка-то моя как благословила меня, так и упала на лавку без памяти; водой отливали - очень уж ей жалко меня-то было.
Отошла я от стола к подружке в ноги поклонилася:
Потрудись ты, моя подруженька,
Расплести мою косу русую
По единому русу волосу.
Хотели подружки взяться, чтобы расплетать, а я-то как обовью косу около руки и не даю, кричу:
Ино как у тебя, подруженька,
Поднимаются руки белые
Расплетать мою косу русую
По единому русу волосу?
А подруженька отвечает мне:
Я не рада бы, моя подруженька,
Расплетать твою русу косу
По единому русу волосу, -
Расплетают твою русу косу
Что твоя-то пора времечко
Да злодейское безвременьице.
Упали тут мои рученьки, говорю я: "Опустилися мои белы руки!" Ну, подружка-то косу-то и расплетать, и ленты все себе берет; а лент-то на косе навешано много.
Стала я упрашивать подружку:
Ты не дай, моя подруженька,
Ты не дай, моя голубушка,
Позаваляться, позатаскаться
Что моей-то красе девичьей
Ни по налавочью, ни по подлавочью!
А она мне:
Я не дам, моя подруженька,
Я не дам, моя голубушка,
Заваляться, затаскаться
Что твоей ли красе девичьей.
Я увяжу твои алые ленточки
Во свою-то русу косу.
Уняв нас, наконец отец говорит: "Полно реветь, идите в баню".
Ну, пошли в баню. По улице вели меня под руки, платком закрытую; а я голосом вою, а подружки около меня песни поют. ...
Пришли мы, поддали девки пару, а свахи и повели меня одну в баню. Баня жаркая, я разом спотела, а свахи-то и ну вытирать с меня пот пряником. Этим пряником надо потом мужа скормить - так больше любить будет, только бы не догадался, а то не дай Бог Господи да исколотит.
Пришел и свадебный день; начала я с самого утра голосить и не переставала до самого венца. Пришли подруженьки одевать меня, и начала я им плакать:
Вы послушайте, мои подруженьки,
Вы послушайте, мои голубушки,
О чем просить вас буду, мои подруженьки!
Как раскроется весна красная,
Как придет-то лето теплое,
Расцветут цветы лазоревы,
Запоют веселы соловьюшки,
Закукуют серы кукушечки, -
Я не буду слышать, молодешенька,
Как будут петь веселы соловьюшки,
Буду слушать я молодешенька,
Как будут куковать серы кукушечки.
А как пойдете вы. Мои подруженьки,
Сорывать цветы вешние,
Уж вы будете сорывать цветы,
Уж вы будете завивать венки,
Не замните, не затопчите мой лазорев цвет!
Вы сорвите, мои подруженьки,
Что и мой-то лазорев цвет,
Занесите, мои голубушки,
К моей матушке лазорев цвет, красу девичью.
Я приду к родимой матушке
Полюбоваться на красу девичью,
На мой-то на лазорев цвет, -
Оболью-то горючим слезам
Что свою-то красу девьчью,
Красу девичью - лазорев цвет.
Уж как все-то цветы хорошо цветут,
Уж как мой-то лазорев цвет позавявши, позаблекши.
Тут вдруг закричали: "Свадьба едет, свадьба едет!" Это значит, что уж жених с дружками и со всеми поезжанами за невестой. Бросилась я к брату, кричу:
Где-то мой ясен сокол!
Ты куда, родимый брат, схороняешься,
Притуляешься, мой родимый брат,
О чем буду просить я, молодешенька!
Ты возьми-тка саблю острую,
Ты поди-тка во темны леса,
Наруби-тка ты лесу ровного,
Да все белой-то березинки,
Заломай ты путь-дороженьку
Что моим-то недругам
Что моим-то разлушникам.
Разлучают меня, мой родимый брат,
Со моим-то родом-племенем.
Отчего вы, мой братец-батюшка,
Похваталися, поторопилися
Что отдать меня в чужи люди,
Ко чужому-то ко чужанину,
Ко чужому к отцу, к матери.
Много надо уиа-разума,
Как упакывать, унаравливать
На злодейских на чужих людей!
Наглядятся твои ясны очи
На мою-то красу девичью!
Остатний-то мне минутной час
Гостить у вас в дорогих гостях,
В красных девушках.
И отхожено, и отгуляно,
Цветно платьице отношено!
Неужели я вам, мой братец-батюшка,
Не заботница, не работница,
Вашему дому не рачительница?
В это время ... вошли поезжане. Начали они говорить, как уж всегда бывает: "Здравствуйте, кто есть в доме хозяин?" А кто-нибудь из наших и отвечает: "Нету его, обратитесь к девушкам!" А девушки- то сидят за столом около невесты.
"Здравствуйте, красные девушки", - говорит дружка. А девки отвечают: "Сам красный!" Не любят, значит, этого слова. "Ну, здравствуйте, хорошие девушки!" - "Здравствуй! Чего тебе надыть?" Дружка говорит: "Мы приехали за суженой-ряженой!" А девки отвечают: "У нас нет ни сучья, ни рядья!" Дружка опять говорит: "Что же вам, девушки, требуется?" А девки отвечают: "Слов ласковых, поклонов да золотой казны".
А дружка им и кланяется. "Ну, вот я вам, девушки, поклонюсь". - "Мы и сами поклонимся тебе ниже, ты только деньги нам давай".
Он бросит им копейку серебра: "Извольте, хорошие девушки!"
Девушки все на него и ощетинятся, закричат во все голоса: "Неужели копейку серебром наша-то невеста стоит?"
А у девушек для хвастовства приготовлены деньги, и много - все серебром. Они и разверну деньги перед дружками: "Вот у нас невеста чего стоит". А дружка ихния деньги и схватит, девки все на него и кричат: "Не дури, своих положь денег!"
Вот он и говорит: "Ну, извольте, вам, хорошие девушки", - и прибавляет копеек пять - десять, тут девки уж возьмут и говорят: "Благодарствуем, голубчик!"
Теперь начнется долгая песня. Дружки спросят девушек: "Кого вам теперь нужно?" - "Малого дружку". Войдет малый дружка и точно также с ними деньгами отсыплется. Этот отходит, спрашивает: "Что нужно, девушки?" Они скажут: "Большого барина". И с большим барином то же. Потом он отходит, придет меньший барин; меньший барин отходит, спрашивает: "Кого нужно?" - "Тысяцкого".
Вот придет тысяцкий с широкой бородой - богач завсегда уж говорит: "Здравствуйте, красные девушки!" Они ему: "Сам ты красный с широкой бородой!" Он также бросит сперва копейку, а девушки-то на него: "Как тебе не стыдно, точно милостыню собирал, грошей да копеек набрал! А еще в Питере живал, хлебом торговал!" - "Ох, девушки! Да я человек-то семейный". Оне кричат: "Не притворяйся!" Кафтан-то у тебя синий, а кушак-то красный!" Ну и он им деньгами отсыплется, девки и благодарят.
Спросит тысяцкий: "Что вам теперь, девушки, требуется?" Они говорят: "Посветлее светлого месяца, покраснее красного солнышка". Это значит, надо образ им подавать. Образ-то держит жених, а сам стоит позади всех поезжан. Тысяцкий возьмет у него образ и подаст девушкам. Девушки образ на божницу поставят, а дружка им и скажет: "Ну, девушки, понимайте стыд, опрастайте место". Ну, и пойдут девки вон, а поезжане за стол сядут, жених подле невесты, так и норовит толкнуть ее ногой: это примета, чтоб быть большому над женой. А как мой-то жених садился да хоте толкнуть меня, а я ноги-то под лавку и поджала: уж он шарил, шарил ногой - ничего не нашел. А сидела-то я унылая; сижу, ничего не вижу, только слышу, да сама плачу.
Вот сядут за стол, станут поезжане свое кушанье есть, и скатерть постелют свою, и наших гостей не подчуют. Кушаньев у них три перемены. Одно блюдо нарежут говядины с квасом, а другое блюдо свинины сухо нарежут, так руками в соль макают да и едят; третье кушанье - пирог житный с гречневой кашей или с овсяной. А невеста все за их кушаньем в голос вопить должна с своими сестрами:
"Наехали наши недруги-разлучники!"
Не было ветров - вдруг повеяли,
Не было гостей - вдруг наехали;
Полон двор и коней и карет,
Полное зало и гостей и бояр.
Подломило зало новое с коридорами,
Расступили чару золоту с офенистами,
Выпужали соловья во саду,
Молода - в зелену.
Расплачется Грушенька:
"Не жаль мне зала нового с коридорами,
Не жаль мне чары золота с офенистами
Только жаль мне соловья во саду,
Молода - в зелену:
Некому меня поутру будить,
К уму-разуму учить".
Как возговорит Матвей Васильевич:
Не плачь, не тужи,
Сострою тебе зало новое с коридорами,
Солью тебе чару новую с офенистами,
Я у тебя - соловей во саду,
Молодой - в зелену:
Буду тебя поутру будить,
К уму разуму учить".
Теперь с невестиной стороны начинается подчивание, а женихово-то все уберут, и скатерть-то ихнюю снимут, и подадут сперва рыбник - пирог такой с рыбой прозывается; потом щей нальют с говядиной, из сырой капусты, потом баранина жареная да студень. И скажет хозяйка, невестина-то мать: "Тем бить челом". А дружки ей учтиво так: "Позвольте поблагодарить, сват и сватьюшка, за хлеб, за соль".
Ну, как откушают все и завопят опять.
Невесту с женихом благословлять станут отец с матерью, а дружки приговаривают: "Ну, сват и сватья, умели вспоить да вскормить, умейте и под злат венец благословить". Старики-то как благословляют, приговаривают: "Будь наше родительское благословение навеки нерушимо; Бог вас благослови". Тут запевают песню:
"Ты дитя, наше дитятко,
Ты дитя наше милое, -
Что ты ходишь невесело
И гуляешь нерадостно?
Твоя голова не чесана
И руса коса не плетена?" -
"Ты, родимая, вспоминай-кося,
Перед кем веселитися,
Перед кем наряжатися?
Мне ночесь мало спалося,
Мне ночесь много виделось;
Мне приснился, привиделся
Нехорош сон, нерадостен:
Мимо наш-от зеленой сад
Прилетел млад ясен сокол;
Мимо наш-от высок терем
Проезжал добрый молодец,
Он меня за собой зовет". -
"Ты дитя, наше дитятко,
Наша дочерь любезная!
Прилучай ясна сокола,
Поезжай с добрым молодцем".
При пути, при дороженьке,
При широкой проезжеей,
Тут стоял нов высок терем;
Что во новом тереме
Все покои изукрашены,
Все диваны изуставлены,
Все из красного дерева.
Что во одной новой горнице
Тут сидит добрый молодец,
Перед ним сидит девица,
Стоит дочерь любезная,
Она плачет, как река течет,
Возрыдает, как быстрая;
Во слезах слово молвила,
Во горючих речь говорила, -
Она звала его по имени,
Величала по отечесту:
"Уж ты будь мне отец и мать,
Будь защита великая,
Оборона немалая;
Ты буди молодешеньку
И по утру ранешенько,
Ты учи молодешеньку
И к уму и ко разуму".
Перед самым поездом к венцу поют:
Что от терема, сударь, до терема
Стланы ковры, стланы бархатны.
Что по тем коврам, по тем, по тем бархатным
Идут попы да идут дьяконы,
Идут маленькие идут певчики,
По-за ним-то идет добрый молодец,
За собой он ведет красну девицу.
"Что ты тих идешь,
Что ты помалу ступаешь?" -
"От яхонту лицо горит,
От чеботу, сударь, земля стонет,
От тебя, мой свет, сердце гремит".
Как выговорит Матвей Васильевич:
"Лицу гореть - да не потухать будет,
Земле стонать - да перестать будет,
Дрожать сердцу - да то лучше будет".
Тут уж вон пойдут садить невесту в кибитку со свахой, они вдвоем и поедут в церковь, уж в ихние сани никто больше не садится. Бьется невеста, не садится, не дает посадить себя. Я-то сильная была, так уж помучились со мной.
А девки-то на крыльце стоят и песни поют:
Съезжала Аграфена с широкого двора,
Ломали березинку в полдерева.
Ты стой, стой березинка без верха,
Живи родной батюшка без меня.
Поедут к венцу, в поле выедут, остановится весь поезд; невесту-то уймут, а дружки вернутся назад с угощеньем, с орехами. Войдут в избу к невестиному отцу: "Здравствуйте, сватушка и сватьюшка, приказал вам кланяться князь молодой с княгиней и все поезжане". Ну, тут уж переберут всех по имени по отчеству. Насыплют тут на блюдо орехов, поподчуют свата и сватью, скажут: "Вот гостинца вам прислали князь молодой с княгиней". Тут еще насыплют и приговаривают: "Девицы-певицы, пирожные мастерицы, горшочные пагубницы, сметанные лакомницы". И бросают им по полу все орехи - подбирай девки как знают,
Дружкам тут подарят тут отец с матерью по полотенцу. А девки торопятся дружкам петь:
Уж ты, большая дружка, послушай,
Мы тебя взвеличаем,
По имени называем,
По отчеству величаем,
Уж как ты роду большого
Отца, матери честного:
На тебе кафтан камчатный,
Разбирай мошну шелкову,
Вынимай гривну золотую,
Дари девиц по гривне,
И молодым девицам на белила,
Красным девушкам на румяна,
Еще маленьким ребяткам на орехи.
Уж как мы живем при дороге,
Без белил-то, без румян мы не ходим.
Уж мы по воду пойдем - набелимся,
Со водой идем - румянимся.
Поедут тут дружки догонять свадьбу. А как они еще из деревни за ворота выезжают, мужики-то им и кольем, и дровами дорогу загораживают. Дружки им орехов дадут, вином поподчуют, их пустят. А орехи-то великолепные! Бывает иной раз, что просто из теста напечены, а все-таки орехи!
Пока венчают невеста все стоит веселая. Как обвенчают, начнут ее бабы окручать - значит косу надвое заплетать. Ох, горько, горько тогда бывает, а уж плакать нельзя обвенчана. Молчишь да в себе горе держишь.
Тут уж поедут назад. Вот, как ехать назад, посадят молодых вдвоем в сани. Как выедут они - и начнут подчивать друг дружку, жених-то с невестой: он ее баранками, а она его пряниками, да еще норовит, как бы тем поподчивать, что в бане с ней был. Однако я Матвея своего тем пряником не кормила. Ну его, эка гадость! Матвей-то меня и без того любил, что тут еще! А чем подчивать - всегда есть. Ведь в кибитку то положено всего: и баранков, и пряников, и пирогов даже. От нашего-то села до церкви верст десять будет с небольшим, ну известно, пока едешь, так все надо подчиваться. Да еще первый-то никто не хочет начинать есть или говорить: молчим, а с коленей на колени пряниками перебрасываемся. Уж под конец кучер вмешается да заставит разговор вести.
Приедут на двор к жениху. Выйдут отец с матерью встречать с хлебом-солью да с образом и житом бросают. "Дай, Господи, милости Божьей, - приговаривают. - Надели, Господи, их хлебом и солью и милостию Божией".
Войдут в избу. В это время сбирается около женихова дома вся деревня: старый и малый приходят посмотреть молодых. Молодых входят в дом не через сени, а через двор. Старший дружка ведет их тем же порядком, как и из дому невесты, постоянно стегая кнутом, из опасения как-либо порчи. На крыльцах отец осыпает их житом, в знак приветствия, желания богатства. Поздоровавшись с родителями, молодые тотчас же уходят в другую комнату. В это время впускают девиц и весь народ в избу. Дружка спрашивает: "Есть ли в этой новой горнице родной батюшка, родная матушка? Как умели своего чада воспоить, воскормить, на белых руках возносить, так умейте благословить". Родители отвечают: "Бог благословит!" - "Благословляете ли и вы, миряне?" спрашивает дружка, обращаясь к народу. Народ отвечает: "Бог благословит". После этого дружка подносит молодым стакан водки, выпив который пополам, они целуются. Народ спрашивает: "А нам будет ли похвального?" На это дружка отвечает, что "у нашего молодого князя будет мостина пива и решето вина". И просит похвалить молодую. Народ изо всех сил кричит6 "Хороша, хороша!" До трех раз. За что молодые кланяются.
Этим церемония и кончается, молодые отправляются в другую комнату, где вдвоем обедают; народ расходится, и остаются в доме гости - поезжане и девицы. Во время обеда девицы поют гостям песни; дружка или гость, кому пропоют девицы песню, платит им денег от 3 копеек до 10. Кто за песнь не заплатит, тому поют, скупому:
Не скупися, не скупися:
Золотой казны не скопити,
Жене ферезей не сшити!
Хоть сошьешь - замарает,
Она в пир пойдет - потеряет.
Мы девушки горожанки,
Без белил, без румян не ступим,
Без калача есть не сядем.
Вечером перед ужином дружка приводит молодых в общую избу и становит их в передний угол за стол. Начинаются дары. Старший дружка вызывает к подаркам, держа, например, рубаху: "Родный батюшка, прошу пожаловать к дорогим подаркам". Тут же вызывают и мать, ей дарится платок. Подарив свекра и свекровь, молодая кланяется им в ноги. Далее дарят всю родню женихову тем же порядком: кого платком, кого ленточкой. После даров сама молодая вызывает своих свекра и свекровь и родню к винной чарке. За это одаривают ее.
После ужина дружка ведет молодых в спальню, перетряхивает постель, ударяет по ней несколько раз кнутом и сам ложится на ней. Сваха платком выкупает у дружки постель.
На другой день утром молодая, поклонившись свекру до земли, спрашивает его: "Что мне делать, батюшка?" Тот велит ей выпахать избу. Дружка тотчас приносит веник и отдает молодой. Она пашет, а гости кидают на пол всякий сор и деньги, которые достаются молодой.
После этого бывает похмельный обед, а дружки отправляются топить баню, не впущая никого в нее, из опасения порчи.
В полдни молодая сноха спрашивает свекора: "Что мне делать, батюшка?" Тот отвечает: "Сходи за водой". В это время собирается к ключу вся деревня смотреть на молодую, и несколько раз выльют ей воду. Здесь сваха выносит для народу пирогов, и это бывает последнее угощение. Начнут собираться по домам. Запрягут тут лошадей с колокольчиками да с бубенчиками и поедут провожать всех поезжан со свахой. А вечером будет уж стол у невестиного отца, все там соберутся. Это называется яишницей или в иных местах - отводинами.
Тут молодые переночуют ночь и на другой день, уж к вечеру, домой пойдут. И станут жить да быть. Жила и я с Матвеем хорошенько".
Можно сопоставить данную публикацию с тем, что рассказал о старорусской свадьбе В.А.Пылаев в книге "Старорусский край. Природа и население", изданной в 1929 году. Автор отмечает, что многое в современной ему жизни деревни "напоминает самый старинный уклад". "Весь год кругом, все случаи жизни обставлены у них /жителей/ особыми обычаями. ... Особенно интересны Сохранившиеся в отдельных уголках свадебные и похоронные обряды". Многое из рассказанного о свадьбе совпадает в воспоминаниях крестьянки и в публикации Пылаева, что свидетельствовало о прочности свадебных традиций, об устойчивости многих обрядовых действий.